Спогади дружини видатного українського тенора Костянтина Огнєвого

У первого секретаря ЦК КПУ Владимира Щербицкого в Киевском оперном театре было два фаворита — Юрий Гуляев и Константин Огневой. Рассказывают, что, даже находясь на отдыхе в Крыму, Владимир Васильевич мог послать за своими любимцами, и тех непременно доставляли в роскошный санаторий под Ялту. Устраивали концерт. Пели все — от оперных арий до современных песен. А в конце по желанию Щербицкого — украинские народные. Очень он их любил. Приглашали певцов одних, без жен. Накрывали стол, щедро угощали. Потом отвозили обратно. Встречая мужа после подобных поездок, Елена Огневая слышала одно и то же: “Мы скоморохи. Наше дело — развлекать…” Она понимала это и не задавала лишних вопросов. И так почти сорок лет. Иногда Константин Дмитриевич брал ее за руки и, глядя в глаза, словно гипнотизируя, тихо говорил: “Ты для меня как воздух. Тебя нет — я задыхаюсь…”

В Киевский оперный театр Огневого принял зять Никиты Хрущева

Отца Константина Огневого посадили в тюрьму за песни. Украинские, народные. Ярлык “враг народа” тогда пришили целой группе днепропетровских рабочих, которая собиралась, чтобы почитать стихи и попеть украинские песни. В тюрьме Дмитрий Огневой и умер. А маленький Костя еще долго просыпался по ночам от страшного сна: отца в гробу выносят из дома, а вокруг свечи, свечи…

Талант отца передался Косте. Кстати, первое, что сделал певец, когда получил мало-мальски приличную зарплату, — поехал в Днепропетровск и поставил отцу памятник.

Поначалу маленького Костю определили в музыкальную школу по классу скрипки. Но он не смог вынести насмешек сверстников и бросил скрипку. Неизвестно, как бы сложилась его дальнейшая творческая судьба, если бы не… война. Огневой приписал себе один год и пошел на фронт. Правда, повоевать ему так и не довелось. Сначала Костя пел для своих товарищей. Потом его услышало начальство и направило в военный ансамбль. Выступали перед солдатами прямо с грузовика. Только бортик откидывали. Пели так, что подчас заглушали грохот канонады. Однажды даже не заметили, что началось наступление. Так до конца жизни и остались на руках Константина Огневого следы от осколков…

В Московскую консерваторию Огневого принял сам знаменитый хоровой дирижер Александр Свешников. Причем Константин поступать туда не очень-то и хотел — почему-то мечтал учиться в Одессе. Говорил: “Люблю, чтобы круглый год тепло было”. Так что, когда не увидел себя в списках поступивших в Московскую консерваторию, не очень и расстроился. Пошел забирать документы и нарвался прямо на Свешникова. Тот ему строго: “Что это вы делаете? Документы забираете? А ну быстро учиться!” Второй раз Александр Свешников сыграл решающую роль в судьбе Огневого пять лет спустя…

Как-то Константина Дмитриевича пригласили на запись телевизионной программы в Киев. Закончили быстро, и пару дней Огневой решил просто погулять по городу. Конечно же, зашел в оперный театр, который, кстати, по тем временам считался самым престижным в Союзе. Просто зашел посмотреть… Со служебного хода. Его пропустили без всяких — думали, молодой исполнитель. В коридоре Константин Дмитриевич встретил директора оперного театра, зятя Никиты Хрущева Виктора Гонтаря. Тот ему: “Вы на прослушивание? Что будете петь?” Опомниться не успел, как оказался на сцене. Благо, только что выучил арию Ленского. Гонтарь послушал и, не раздумывая, сказал: “Вы приняты в театр. Через две недели дебют”. Ошарашенный Огневой возвратился в Москву, и оказалось, что он отчислен из консерватории за пропуски. И если бы не заступничество все того же Свешникова, не видать ему Киевского оперного…

“Скажи он мне, ляг на рельсы, я бы сделала это, не задумываясь”

Первый раз Лена попала в Киевский оперный театр на балет “Золушка” в пять лет. Это так потрясло ее, что она умоляла родителей опять повести ее в театр. Ни петь, ни танцевать самой ей не хотелось, но впечатление от соприкосновения с прекрасным было очень сильное. Поэтому когда Лене, уже студентке-заочнице юридического факультета, предложили работу секретаршей в оперном театре (причем, по большому блату!), она, не раздумывая, согласилась.

Ей было двадцать лет, и она гордилась, что еще ни один парень не рискнул проводить ее домой. Она ждала принца и была уверена, что он таки существует. В оперном театре в очаровательную девушку с длиннющей светло-русой косой, аккуратно уложенной вокруг головы, влюбились сразу все мужчины. Лене не нравился никто. Даже Дмитрий Гнатюк, от которого все женщины в театре были без ума, оказывал ей знаки внимания. И тут вдруг появился Константин Огневой…

“Как он всех отвадил? Даже сказать не могу. Но вдруг однажды все исчезли, остался только ОН! Он — моя первая любовь. Я так влюбилась, что забыла обо всем на свете. Утром я клялась маме, что с работы приду сразу домой. А сама… Шла на спектакль. И не только потому, что мне было интересно… Я знала, что придет ОН. Огневой всегда незаметно появлялся в ложе. Подходил сзади, клал руку на плечо. И я так к этому привыкла, что мне стало не хватать его руки на плече. Я ее ощущала физически. Он приручил меня настолько, что я уже стала ждать чего-то большего. А он не трогал меня и пальцем. Выжидал…”

К тому времени Константин Дмитриевич уже был разведен со своей первой женой. У него подрастала дочь. Он был на десять лет старше Лены, но ни это, ни недовольство ее родителей не могли помешать их любви. Лена сходила по Огневому с ума. Она похудела, перестала спать. Она ждала объяснений, а в ответ Огневой лишь отшучивался: “Ты ведь прекрасно знаешь, для кого я пою…”

“Я втюрилась в него по уши. Так, что скажи он мне, ляг на рельсы, и я бы это сделала, не задумываясь. У нас не было бурных объяснений, цветов, серенад. Просто Коля был необыкновенно нежен. Однажды он попросил у меня мой локон. Говорит, хочу чтобы ты всегда была со мной…”

Лена ждала, что Огневой сделает ей предложение. Ей хотелось стабильности, уверенности в завтрашнем дне. А Огневой жил только днем сегодняшним. Он мог идти с Леной по театру и, встретив знакомую певицу, бросить ей: “Когда же мы будем изменять с вами вашему мужу?” Лену это бесило, и она решила… удрать.

“Я сходила с ума. Глаз не поднимала, не понимала, что вокруг меня происходит. А Костя не хотел связывать себя узами брака. Я страдала, плакала. В конце концов, не выдержал мой отец. Он дал маме деньги, чтобы она увезла меня к морю. Я написала Огневому прощальное письмо, мол, все, я отпускаю тебя. И укатила в Гагры”.

Константин Дмитриевич не помчался за ней вслед. Он просто бомбил Лену письмами и телеграммами. А один раз даже прислал деньги. Лена написала, поблагодарила и растаяла. Она приехала в Киев, понимая, что не может жить без Огневого…

“Он был для меня светом в окне. Вот и сейчас — я не живу без него. Через два года после его смерти я не могу осознать, что его нет рядом. Как будто он вышел и сейчас вернется. Ни о ком другом и думать не могу. Разве кто-то может сравниться с ним?!”

Дочь Огневых назвали Таней в честь первой любви Константина

Через два года после встречи они поженились. Шумной свадьбы не было. Даже расписались не в центральном, а в районном загсе. Ведь Константин Дмитриевич уже был женат. Пригласили только близких друзей. Это было в небольшой новой квартире в доме на проспекте Победы. Огневой только-только переехал туда из маленькой комнаты в коммуналке на улице Ленина. Ценных вещей не было. Спальня да несколько шкафов. Правда, Огневой гордился своим “Москвичом-402”, который купил на первые же заработанные деньги. Он обожал машины. Потом у Огневого была 21-я “Волга”, 24-я и самая последняя — “Волга”-фургон. Всегда вылизанные, чистенькие. И обязательно белого цвета.

“Он был помешан на технике. У нас было все самых дорогих марок — комбайны, стиральная машина. Конечно, если бы мы жили только на зарплату Кости в оперном театре, то еле бы сводили концы с концами. Но я работала в университете, а Костя часто ездил на гастроли. Он любил эстраду, а зрители обожали его. Косте нравилось, когда у него были деньги. Когда мы получили новую четырехкомнатную квартиру недалеко от Золотых ворот, Костя взял пропуск на склад мебели для элиты. Помню, я все ходила и записывала цены. А Костя, увидев самую шикарную мебель, сказал: “Вот эта будет нашей”. Это была инкрустированная румынская спальня стоимостью три с половиной тысячи рублей. Это-то при Костиной зарплате в театре — 350 рублей! Таких спален в Киеве было две — одна у нас, другая — у секретаря ЦК КПУ Петра Шелеста…”

В шикарной четырехкомнатной квартире в центре Киева была и детская. Дочь Огневых назвали в честь первой любви Константина Дмитриевича Таней. Дочка никогда не называла Огневого папой. Только Котей. Котей он был и для жены. А Елена — только Леночкой, даже когда Огневой гневался, что случалось крайне редко. Лена с Котей могли быть вместе и не переброситься ни единым словом, а потом вдруг начать говорить об одном и том же. Ей не надо было ему ничего объяснять — они были двумя половинками. Константин Дмитриевич мог вдруг заехать за Еленой, повезти ее в магазин и купить шубу. Или старинное кольцо в виде золотой змейки, которая держит во рту внушительный бриллиант. Страсть у Огневого была только одна — работа. И слабость одна — женщины…

“Я его безумно ревновала. А как же! Пока разобралась, что к чему. Пока поняла, что это просто подпитка, необходимая каждому творческому человеку, прошло много лет. Сначала я плакала, сердилась… Однажды довольно серьезно встал вопрос о разводе. Ни его, ни моей вины в этом не было. Просто нас с ним столкнули и выжидали, что же произойдет. Пока мы разбирались, что к чему, конечно, наговорили друг другу много неприятного. Хотя это такая глупость… Он мне: “Решай сама”. А что я могу? Без него мне не жить… Да и ему тоже. Так мы и остались вместе…”

Клавдия Шульженко любя говорила: “Костя, подтяни живот”

Двадцать лет Константин Огневой проработал в Киевском оперном театре. Его голос считался одним из лучших среди лирических теноров. Огневого сравнивали с Сергеем Лемешевым. Сам Козловский был потрясен его исполнением партии Ленского. Клавдия Шульженко, с которой не раз встречался на концертах Огневой, любя, говорила ему: “Костя, подтяни живот”. А ему всегда мешала строгая одежда. Клавдия Ивановна покровительствовала Огневому и на приемах усаживала рядом с собой.

“Меня всегда поражало, как Шульженко владела собой. Она была очень женственна. Помню, она любила шарфики. Шульженко не следила за модой, но всегда была, что называется, “шарман”. Чуть-чуть макияжа на лице. Она даже за кулисами хотела нравиться. Думала, как сесть, стать. И всегда на высоких каблуках. Меня поражал ее поклон буквально до пола. Глубокий, спокойный и величественный…”

Там же, в Москве, Константин Огневой часто встречался с Юрием Гуляевым. С ним он сдружился еще в Киеве. Гуляев часто бывал в доме Огневого, хотя редко с кем сходился. Слишком свободолюбивым был. И не очень уживчивым. А к Огневому тянулись все.

“Гуляев приходил к нам после спектакля. Мужчины спорили об искусстве, могли и выпить. Но это глупости, что Гуляев был пьяницей. Он и трезвым такой же был. Просто характер у него был особый. Бесшабашный. Иногда он выходил на сцену, и мне казалось, что он выпивши. Но я-то ведь знала, что Юра в рот не брал перед спектаклем… Красавец он был потрясающий. Все женщины были без ума от Гуляева. А ему льстило внимание. Он не мог быть один. Его все время окружали поклонницы…”

Правда, с переездом в Москву друзья стали видеться все реже. Затем и Константин Огневой ушел из оперного театра. Все недоумевали, ведь его голос прекрасно звучал до последних дней. Но Константина Дмитриевича прельщала эстрада, он стал профессором Киевской консерватории. Хотел записать сольный диск…

“Два года назад у Огневого случился инфаркт. Выкарабкался, стал вновь ходить на работу. Вдруг схватило поясницу. Стали лечить от радикулита. Но он все жаловался, что ему трудно вставать. Однажды вижу, он из туалета на коленях выползает. Я сказала: “Все, Котя, ляг и лежи”. А сама с анализами объездила всех врачей. Не могла поверить в диагноз — рак почки и метастазы в позвоночнике…”

Полгода Константин Дмитриевич пролежал, не двигаясь. Лишь с нежностью смотрел на Леночку. Она приводила врачей, возила его на анализы, наглаживала ему рубашки и верила в чудо. Чуда не случилось…

“Мне было с ним легко. И мне всегда казалось, что я старше его. Он был как ребенок. Я чувствовала ответственность за него. И сейчас чувствую…”

Таисия БАХАРЕВА, “Факты”